Из детства вспоминаются самые живые дни. Это когда всем рядом хорошо, а не только мне.
Приезжая в деревню, мы с батей всегда ждали туда и дядьку с сыном, моим двоюродным братом. Вместе нам редко случалось: но уж если, то мамочка родная – и ах. Батя хоть и был малообщительным мужиком, но дядьку он очень любил – не только по родству, а ещё изза несовпадения характеров.
Отец мой геракл: что по фигуре, что по натуре. Я всех крепких амбалов именно так и представляю: темноволос, высок широкоплеч вынослив – а самое важное, спокоен и уверен в себе. Ну не зря же его назвали алексеем – это наивысше плодородное и урожайное имя.
А дядька наш – невысокий худой живчик, к тому же первой марки блондин. Сквозь его русые редеющие волосы даже, кажется, просвечивает хитрющий мозг, который фонтанирует разными увлекательными идеями. И если нам становится скучно – но батя из тактичности стыдится об этом сказать – то дядька наивным чутьём выдумщика и волшебника тут же это замечает – не зря его зовут анатолием, а чаще попросту толькой.
Поэтому сегодня с утра пораньше он поднял нас всех на рыбалку. Наверно, ещё накануне вечером он просёк как мы без аппетита ели горячий вкусный борщ, и до самой постели ходили скучные, словно карлсон с поломанным моторчиком.
- Просыпайтесь! Просыпайтесь!- и мы с брательником затолкались под одеялом ногами, кто из нас первым встанет.
- Дядь толя, только половина шестого...- взмолился я, еле ворочая сонным языком, и тут же получил от брата ответный пинок под задницу. Ах так! спать уже расхотелось.
Самая тяжёлая мука по утрам – это умываться – особенно для ребёнка. Везёт же взрослым: батя уже зубы почистил, и сидит с куском пирога возле молочной кружки. У него есть усидчивость и терпение, потому что его главный закон – надо – связанный с жизнью, работой и семьёй; а для меня главное слово – необязательно – ведь я пока ни за что не отвечаю, кроме школы, конечно.
Зато после умыванья холодной водой нас с братом наконец-то пробрала дрожь рыбацкого азарта, похожая на шкорябанье блесны по жёсткой чешуе щуки. А вдруг и правда? ведь не зря же говорят бывалые рыбаки, что новичкам да мальчишкам везёт, и именно я – нет, я! – поймаю самую крупную рыбу. Сидя за столом, мы уже не могли друг дружке нахвалиться, каких карпов прежде ловили у себя дома: хотя каждый из нас ещё путёвой удочки в руках не держал – а так, палку с леской да крючком.
Батя мой оделся с шиком: белая рубашка, брюки со стрелкой и туфли вначист. Но он всегда так одевается, словно на партсобрание, уважая себя и свою рабочую породу. А то как же встречные люди знакомые могут узнать человека, если он всякий день устраивает себе разнообразный костюмный выпендрёж, как у семиликого януса. Одежда должна быть второй кожей для человека, считает мой батя.
А вот дядька тоже так думал: но только чуточку в обратную сторону. Он даже не стал открывать свой большой чемодан, а прямо заявил нам:
- Я вот в этом пойду.
- Толик, ты что? В одних трусах и майке пойдёшь по улице?- удивился батя.
- Во-первых, алексей, это называется шорты и борцовка.- Дядька оттянул резинку на пузе, поглядев вовнутрь, как там вообще; потом отпустил её, шлёпнув себя по пупку.- А во-вторых, здесь в деревне все ходят только так.
- Ну, смотри,- рассмеялся отец.- Рядом со мной ты потеряешься.
- Тут ты ошибаешься. Как раз на контрасте все девки будут наши.
Он поглядел на нас с братом – слышим ли, внимаем; и заговорщицки шепнул:- я шучу, только маменькам не говорите.
И вот мы идём: мальчишки впереди, загребая сандалиями и пыля по грунтовой дороге; а сзади два взрослых дядьки, каково непохожие друг на друга своей внешностью, таково же и близнецы широкими улыбками. Все с нами здороваются и мы им ответно; старушки на лавочках судачат – да чьи же это? кто знает?; а за нашими спинами распростёрты невидимые крылья, маленькие да большие. Мимо быстро промчался грузовик, посигналив, спеша на работу ль, с работы – и батя ему махнул вслед, тут же что-то сказав дядьке, неслышимое – видно, знакомый. А я порадовался, что мы никуда не спешим – у нас отпуск.
Батька мой очень любит этот месяц в посёлке, и целый год его ждёт. Я это точно знаю, потому что всякий раз пред отъездом обратно вижу, с каким сожалением он оглядывает старый дом, потом зелёный парк со статуями, дальше церковь, магазин – и последним вокзал. У него тяжёлая работа монтажника – наверно, она надоедает – но если бы всё было наоборот, и весь год ленивый отпуск, то он бы ему надоел ещё больше. Я знаю батю – долго он без работы не может, заболевает.
Вот и сейчас я слышу, как он говорит дядьке:- Толик, давай с тобой возле сарая забор подправим и сделаем угольный закуток. Старикам на зиму пригодится.
- Ну конечно, алексей,- отвечает дядя уж больно возвышенным голосом, нарочито задорным даже; и понятно, что лучше б он полежал на пляже – а помогать отцу ему всё равно придётся. Такие уж у них сыновние заботы.
Чтобы отвлечься от предстоящей завтра мороки, дядька начал заигрывать с девчатами, полуголо лежащими у реки.
- Милые красавицы, как водичка сегодня?
- А как и вчера – мокрая!- засмеялись девчата, перекидывая колокольцы смеха друг дружке.
Их было двое, наших столько же, и о чём они там болтали я не прислушивался, потому что не знал ещё детской сыновьей ревности; мы с братишкой уже давно бултыхались на мелководье, бравируя водными видами спорта – но больше всего отличаясь в плаванье топориком. Нам было в радость играть, догонять, и даже нахлебаться из носа в рот, а потом обратно, ароматной воды.
Небольшие сельские речушки – шагов десять в ширину – очень вкусно пахнут. Они похожи на уху в небольшом котелке, где вместе плавают и мальки, и крупноватые язи с сомками. Туда же заодно попали набежали прилетели пауки-водомерки, стрекозы, жуки-плавунцы, а снизу, с днища котелка, поднимаются к жирному супу ряска, осока, камыш. И всё это так густо замешано в зелёной воде, что кажется уже не провернуть в ней голодную ложку.
Поверхность речушки походит на раскрытые исписанные страницы: но не изданной книги, буквы которой уже давно загустели свинцом, как неизменная запечатлённая хроника тяжёлых по весу эпох. Волнительная рябь сельской речки предстаёт сиюминутно рисуемой летописью подзабытой провинции, и на этот чистовик то и дело с гусиного пера проплывающей стаи падают чернильные кляксы увядающей листвы, плодов ежевики и пузатых лягушек.
Тут мой батя встал на берегу как тот самый летописный богатырь:- Рррразойдись, расплывись, лягушата!
Он хотел очень красиво нырнуть; но сзади хитро и тихонько подкрался-подбежал дядька, и коряво столкнул его в воду. Вот хохоту было, когда они встали из тины во весь рост – сами зелёные и с зелёными волосами. Смеялись мы, и девчата, а там дальше, по-моему, даже коровы с гусями хихикали.
Мы уже подзабыли, зачем просыпались – такой день прекрасный. Особенно за речкой в лесу. Но это для нас с братом лес, а для наших взрослых мужиков он простой орешник, в котором они назначали свидания своим первым кралечкам. Батя спрашивает:- Толик, ты помнишь?...- и дядя ему светлой улыбкой отвечает:- Всё помню, алексей, и никогда не забуду!
Братишка мой смотрит на них, а я на шершавую древесину, ничего не понимая – ерунда этот лес – но для наших отцов в нём, оказывается, заключена волшебная тайна, которую как ни пытайся, не разглядишь в коре дерева – пока сам таким вырастешь.
- Осенью здесь будет целое море орехов, утонуть можно,- сказал будто бы назидательно батька, словно мы сюда к урожаю вернёмся.
- Да не то слово, весь посёлок затопит, и ещё к соседям по речке уплывёт,- подтвердил его слова дядька, огорашивая нас несусветными чудесами.
Мы с братишкой, конечно, не очень-то им и поверили: но грозди незрелых орешков висели на каждой ветке, на всякой зелёной ниточке, укрытые словно бы вязаными гномьими шапками. Нам даже встретился на тропинке крупноватый колючий ёж, который, как видно, уже заранее занял себе очередь за будущим урожаем – и наверное, приходил отмечаться. Но угостить его не удалось – у нас даже рыбы с собой не было.
По рыбалке дядька тут главный специалист. Он наловил в хате жирных мух, и он же накопал в навозе мелких да юрких червячков, приговаривая – учитесь, детишки. И теперь идёт впереди всех, вдохновенно озирая заросший бережок:- Здесь тины многовато, одни лягушки. А в этом месте течение слишком быстрое, наживку сносит.
Мы уже устали ходить за ним туда-сюда, и тогда батя сказал:
- Толик, я остаюсь здесь. Попытка не пытка. Вдруг клюнет.
- Да ну, алексей,- стал отговаривать слегка обиженный дядька.- Ты посмотри, какие тут водовороты.
- А давай разочек попробуем.
- Ну, пробуй,- махнул рукой дядя, и уселся на траву в ожидании пошутить-посмеяться над незадачливым рыбаком.
А мне отца жалко. Думаю – вот сейчас опозорится. Ведь каждому сыну, особенно малолетнему, очень хочется чтобы его отец был самым – сильным, красивым, везучим. И совсем неважно как он выглядит в зеркале: главное, чтоб его мамка крепко любила, а он её ещё крепче – и тогда любая жизнь, даже небогатая трудная слёзная, обязательно сладится.
Потому стою я с ним рядом, и молюсь – поймай! поймай! – пока мой братишка муху нанизывает на крючок. Возле нас между травяными метёлками шуршат лупатые стрекозы, бестолково сигают кузнечики и суетятся муравьи в своём мелком мирке; а весь большой мир лениво вроде бы замер в послеполуденной дрёме.
И вдруг – вжик! – на рыбачьем крючке висит серебристый голавлик. Размером с женскую ладошку, и может быть он малёк – но ведь это пожива, трофей.
Дядька привстал:- Ну-ка, ну-ка. Покажь,- не смея ещё удивиться всерьёз, но уже поддаваясь азарту.
А батя, гляжу, загорелся:- Пацаны, готовьте вторую удочку!,- и у меня сердечко ёкает, и у братишки ручонки трясутся:- Дядя лёша, я сейчас кузнечиков наловлю!
Дядька толик всё-таки не усидел на месте, и кинулся помогать мне забрасывать:- Да не так, распутывай леску, давай мне муху, готовь следующую.
Вжик! – уже на двух удочках трепыхаются два голавля: такие же махонькие, головкой с большой палец отца, а радости от них на всю речку.
- Ё-моё, вот это клёв!! Молодец, алексей!
И я рядом с дядькой танцую: это мой батя! вот он какой!
Кто из рыбаков видел настоящий жор, тот всё поймёт: неважно, какая рыба на крючке – здоровая щука или силявка с ладонь – приятен и радостен лишь резкий свист подсекающей лески и трепыханье поживы. Есть, конечно, не рыбаки а обыкновенные жадины, которым важнее азарта тяжёлый улов – и для таких сходить на кита с динамитом это тоже рыбалка. Но мы, чаще всего ловившие кильку в консервах или селёдку из магазина, сейчас на берегу мелкой речки в нетерпеньи приплясывали, чуть ли не сами сигая за каждым голавликом – и взрослые хлеще детей схватились за удочки – не отдам! сам ловить буду.
За полчаса мы натаскали из речки полсотни рыб; на мух, потом на кузнечиков, и пяток на голый крючок. А спустя, жор пропал так же внезапно, как и пришёл. Мне всегда казалось, что рыбы хвостами переговариваются: и может быть те что сорвались, сбежали с крючка, рассказали про нас всем оставшимся – и те перестали клевать.
Смотрю на наших отцов – у обоих радостные лица. А я-то думал, что эта мальчишеская забава интересна только для нас с братом. Оказывается, взрослые тоже любят слегка пошалить, и для них не столь важен жирный улов – им прекрасна тихая речка, тёплый ветерок, и порханье насекомых вокруг. Я всегда видел батю в семье да на работе, среди надрыва жизненных дел: поэтому представлял его роботом вертером, который не унывает в своих железяках, а на досуге читает газеты да смотрит телевизор. Только теперь я понял, что отец не железный, он устаёт, и ему хочется отдыха. Поскорее бы наши учёные придумали настоящих безустальных роботов на самый тяжёлый труд.
Мы весело топаем домой зелёной тропкой, и соседи тоже с весёлыми улыбками подшучивают над нашим бидончиком:
- Алексей! Толик! Неужели туда акула поместилась?!
- Мужики, не тяжело нести? Может, я лошадку запрягу да подвезу вас?
- Ой, батюшки! Да они всю нашу речку обобрали! Больше рыбки не поедим.
Батя мой только хохочет в ответ, а языкатый дядя толик отмахивается от настырных:
- Если будете смеяться, так я открою крышку и выпущу на вас крокодила.
Мы с братом счастливы, что селяне уважают наших отцов, даже любят их, и толика этой мужской славы русым отсветом падает на наши солнечные макушки.
Какой же прекрасный день подарила нам жизнь сегодня, и я уже грёжу волшебным предчувствием завтра!
